Франция во Второй мировой войне

Только отстояв величие страны перед лицом великих испытаний, можно спасти ее.

Шарль де Голль. Военные мемуары

 

Текст соглашения, заключенного между вишистами и Великобританией при посредничестве генерального консула США в Бейруте означал полную передачу Сирии и Ливана англичанам. В нем не было ни слова о соблюдении интересов Франции в этом регионе. Единственное, чего добивались вишисты — это репатриация всех своих войск, так же как и большинства служащих и французских граждан. То есть именно того, чего де Голль стремился всеми силами избежать! И этому требованию вишистов англичане пошли навстречу. Свободным французам было даже запрещено вступать с теми, кто сражался на стороне Виши в какой-либо контакт и пытаться склонить их на свою сторону. Военное имущество, которое оставляли вишисты, переходило исключительно в руки англичан. В общем, мнение, что сражавшимся против своих соотечественников голлистам отведена роль английской марионетки, получала самое неприятное подтверждение.

Инструменты – Исходный код

По этому поводу де Голль имел жесткое объяснение с британским представителем на Среднем Востоке Оливером Литтлтоном, который сперва напомнил, что по соглашению от 7 августа 1940 Свободная Франция признала руководящую роль английского командования. «Я признал за этим командованием, — ответил де Голль, — право давать директивы свободным французским вооруженным силам, но только в стратегических вопросах и против общего врага. Я никогда не допускал, чтобы эта прерогатива распространялась на суверенитет, на политику, на управление теми территориями, которые доверены Франции. Когда в один прекрасный день мы высадимся в самой Франции, вы тоже будете ссылаться на права английского командования, чтобы претендовать на управление Францией? Вместе с тем я должен повторить вам, что настаиваю на том, чтобы нам была предоставлена возможность вступить в общение с теми французскими элементами, которые служили у Виши. Впрочем, это также и в ваших интересах. Было бы совершенно абсурдно эвакуировать обстрелянные в боях войска. В один прекрасный день мы встретим их где-нибудь в Африке или в другом месте. Наконец, все военное имущество, оставленное вишистскими войсками, и командование «специальными» войсками должно быть возвращено «Свободной Франции».

 

— Вы ознакомили меня с вашей точкой зрения, — сказал Литтлтон.

— Мы можем обсудить все то, что касается наших взаимоотношений в Сирии и Ливане. Но что касается соглашения о перемирии, то оно уже подписано и мы обязаны эти условия выполнять.

— Это соглашение ни к чему не обязывает «Свободную Францию». Я его не ратифицировал.

— Что же вы намерены делать?

— А вот что. Для того чтобы не создавалось никакой двусмысленности в отношении прав, которые английское командование намеревается применить и Сирии и Ливане, я имею честь поставить вас в известность, что начиная с 24 июля, то есть через три дня, вооруженные силы «Свободной Франции» не будут больше находиться в подчинении английского командования. Кроме того, я приказал генералу Катру немедленно взять в свои руки всю полноту власти на всей территории Сирии и Ливана, какое бы сопротивление и с чьей бы стороны он ни встретил. Я отдаю приказ вооруженным силам «Свободной Франции», поскольку это будет возможно для них, войти в соприкосновение со всеми другими французскими войсками и захватить их вооружение. Наконец, реорганизация сирийских и ливанских войск, которую мы уже начали, будет продолжаться самым энергичным образом.».

 

Вследствие энергичных действий де Голля пятая часть французских войск Леванта (127 офицеров и около 6 тыс. солдат и унтер-офицеров) примкнули к «Свободной Франции», остальные были отправлены в метрополию. Генерал считал, что это соотношение было бы другим, если бы его соратники с самого начала имели возможность «оказать влияние на совесть и сознание этих людей в индивидуальном порядке и лояльно». Чтобы укрепить независимое положение «Свободной Франции», де Голль декретом от 24 сентября 1941 г. учредил Национальный комитет.

Военная операция в Леванте — далеко не последний случай, когда у де Голля возникал конфликт с западными союзниками. Так в январе 1942 г. США начали добиваться нейтрализации островов Сен-Пьер и Микелон, прежде французских. Однако «Свободная Франция» сумела взять острова под свой контроль и категорически протестовала против вмешательства союзников в их управление. Вашингтон настаивал и даже намекал через британских посредников, что готов применить силу. Де Голль описывал это так: «14 января Иден дважды встретился со мной и только делал вид, что настаивает на том, чтобы мы согласились на нейтрализацию островов, на независимость их администрации по отношению к Национальному комитету и на контроль на месте со стороны союзников. Так как я отказался принять эти предложения, Иден сообщил мне, что Соединенные Штаты намерены послать на остров Сен-Пьер крейсер и два эскадренных миноносца. «Как вы поступите в подобном случае?» — спросил он меня. «Союзные корабли остановятся на границе французских территориальных вод, и американский адмирал отправится завтракать к Мюзелье, который, конечно, будет в восторге». — «А если крейсер войдет в территориальные воды?» — «Наши корабли сделают положенное предупреждение». — «А если он не остановится?» — «Это было бы большим несчастьем, потому что в таком случае наши будут стрелять». Иден всплеснул руками. «Я понимаю вашу тревогу, — сказал я ему в заключение с улыбкой, — но я верю в демократические державы».

 

В июне того же года де Голль был встревожен высадкой сил союзников в вишистской гавани Диего-Суарес на Мадагаскаре, не согласованной со «Свободной Францией». Как объяснял в своих мемуарах Черчилль, «если бы японцы смогли создать флотилию подводных лодок, базирующихся на Мадагаскаре, то это было бы катастрофой. Казалось, что подкрепления, которые направлялись в Индию вокруг мыса Доброй Надежды, могли бы по пути осуществить эту задачу без большой потери времени. Помня о Дакаре, мы не хотели усложнять операцию, проводя ее с участием свободных французов». Выяснение отношений получилось довольно резким: «6 июня — вспоминал де Голль — я поручил Чарльзу Нику, превосходному дипломату, которого Форин-офис прикомандировало к нам, довести нашу точку зрения до сведения Черчилля и Идена. «Если бы на Мадагаскаре, в Сирии или в других местах, — сказал я ему, — Франции вследствие действий ее союзников пришлось бы потерять что-либо из того, что ей принадлежит, наше прямое сотрудничество с Великобританией, а также, возможно, и с Соединенными Штатами лишилось бы всякого оправдания. Мы оказались бы вынужденными покончить с таким положением дел. И это привело бы к тому, что мы сосредоточили бы все свои силы на освобожденных (ныне или в будущем) территориях, с тем чтобы продолжать борьбу всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами, но в одиночестве и в своих собственных интересах». В тот же день я телеграфировал Эбуэ и Леклерку, а также Катру и Лармина, сообщил им об этом решении и призвал их быть наготове. Я приказал им также предупредить находившихся при них союзнических представителей о нашем решении.

 

Результат не замедлил сказаться. Уже 10 июня я был приглашен к Черчиллю. У нас с ним состоялась весьма содержательная часовая беседа. После горячих комплиментов по адресу французских войск, отличившихся при Бир-Хакейме, премьерминистр заговорил о Мадагаскаре. Он откровенно признал, что у Сражающейся Франции были основания обижаться на методы осуществления этой операции. «Но, — добавил он, — у нас нет никакой задней мысли по поводу Мадагаскара, мы сами еще не знаем, что нам придется там предпринять. Ведь остров такой огромный! Мы хотели бы все уладить так, чтобы не увязнуть там». — «Что касается нас, — сказал я ему, — то мы хотим одного: чтобы Мадагаскар воссоединился со «Свободной Францией» и принял участие в войне. С этой целью, как я вам это предлагал вчера, мы готовы отправить туда свои войска». — «Вы — не единственный мой союзник», — ответил премьер-министр. Этим он мне давал понять, что Вашингтон был против нашего участия. По правде говоря, я в этом и не сомневался».

Все эти сложности придавали некий особый оттенок франко-советским отношениям. Сам де Голль высказался по данному поводу следующим образом: «Разумеется, я не сомневался в том, что если Советы внесут основной вклад в достижение победы над врагом, то в результате в мире возникнут новые опасности. Нужно было постоянно иметь это в виду, даже сражаясь с русскими бок о бок. Но я считал, что прежде чем философствовать, нужно завоевать право на жизнь, то есть победить, а участие России создавало возможности для победы. К тому же ее присутствие в лагере союзников означало с точки зрения Сражающейся Франции некоторый противовес по отношению к англосаксонским странам, и я имел в виду воспользоваться этим обстоятельством». 

 

Французские корветы и грузовые суда приняли участие в союзнических конвоях, которые проходили по Ледовитому океану, доставляя грузы в Мурманск. Французская легкая дивизия, сформированная в Леванте и неотправленная из-за противодействия англичан на Ливийский фронт, была переброшена в направлении Ирана и Кавказа. По словам де Голля, «это обрадовало русских и озадачило англичан». Позже в Россию был послан отряд истребительной авиации «Нормандия». Это была единственная воинская часть западных союзников, действовавшая на Восточном фронте. Летчики «Нормандии» стали первыми в истории иностранцами, удостоенными звания Героя Советского Союза.

 

В конце мая 1942 г. в Лондоне состоялась личная встреча де Голля с советским министром иностранных дел Молотовым. Согласно достигнутой на этой встрече договоренности, «Свободная Франция» должна была толкать американских и английских союзников к скорейшему открытию второго фронта в Европе (т. е. к скорейшему освобождению собственно Франции), а также всячески способствовать прекращению состояния изоляции, в котором Россия пребывала в течение длительного времени. Со своей стороны советское правительство должно было поддержать в Вашингтоне и Лондоне стремления, направленные на восстановление путем вооруженной борьбы единства Франции и империи. Советское правительство также признавало, что никакая иностранная держава, включая и СССР, не имела права призывать какую-либо из групп внутреннего французского Сопротивления к неповиновению по отношению к генералу де Голлю. Это был очень важный пункт, так как самую крупную и дееспособную группу Сопротивления составляли французские коммунисты. В ходе беседы Молотов заявил: «Мое правительство является союзником правительств Лондона и Вашингтона. В интересах ведения войны мы должны тесно сотрудничать с ними. Но с Францией Россия хочет иметь самостоятельный союз независимо от этого».

Коммунисты французского Сопротивления стали для де Голля еще одним союзником, с которым ему приходилось держать ухо востро. Взаимоотношения генерала с этой категорией сограждан были столь сложными, что заслуживают особо обширной цитаты: «В национальную войну они включились отважно и умело, откликаясь бесспорно (особенно рядовые члены) на зов родины, но никогда не теряя из виду, как армия революции, конечную цель, заключавшуюся в том, чтобы установить свою диктатуру, воспользовавшись драмой, которую переживала Франция. Они все время стремились сохранить за собой свободу действий. Но вместе с тем, пользуясь настроениями борцов Сопротивления — в том числе и в своих собственных рядах, — которые хотели только воевать, они упорно стремились объединить все Сопротивление, чтобы превратить его, если окажется возможным, в орудие своих честолюбивых устремлений.

 

Так, в оккупированной зоне они создали «Национальный фронт» — группировку чисто патриотического характера, и организацию «Франтиреры и партизаны», которая как будто бы предназначалась исключительно для борьбы с немцами. В эти организации они привлекали многочисленные некоммунистические элементы, чтобы тем самым маскировать свои замыслы. Они засылали своих людей под разным видом в руководящие органы всех других организаций. Они предложили мне вскоре свое содействие, при этом ни на минуту не переставая злословить по адресу «деголлевского мифа».

 

Что же касается меня, то я хотел только, чтобы они приносили пользу. В борьбе с врагом нельзя пренебрегать никакими силами, и я считал, что их участие явится существенным вкладом в ту своеобразную войну, которая велась в условиях оккупации. Но следовало добиться, чтобы они действовали как часть единой организации и, скажу без обиняков, под моим руководством. Полагаясь во многом на могучую силу национального чувства и на доверие, которое мне оказывали массы, я сразу решил предоставить им должное место во французском Сопротивлении и даже, когда придет время, в его руководстве. Однако столь же твердо я решил не допускать, чтобы они смогли занять доминирующее положение, оттеснить меня и очутиться у руководства. Трагедия, решавшая судьбу Франции, давала этим французам, которых возмущавшая их несправедливость поставила вне нации, а ошибки повели по ложному пути, историческую возможность вновь стать частью единой нации, хотя бы только на период борьбы. Я хотел сделать так, чтобы эта возможность не была навсегда потеряна. И тогда, как и в прошлом, со словами «Да здравствует Франция!» могли бы умирать все, кто так или иначе отдавал за нее свою жизнь. В непрерывном движении жизни все доктрины, все школы, все революции преходящи. Коммунизм не вечен. Но Франция вечна. Я уверен, что в ее судьбе большую роль сыграет в конечном счете тот факт, что при всех обстоятельствах во время освобождения — в этот недолгий, но решающий период своей истории — она будет единой, сплоченной нацией». Однако ирония ситуации заключалась в том, что как бы генералу ни хотелось, он не мог вести борьбу под чисто национально-освободительными лозунгами. Ведь по его же собственным словам, в неоккупированной Южной зоне «борьба велась, естественно, против вишистского режима, против его полиции и трибуналов».Да он и сам понимал, что одним изгнанием немцев дело не ограничится. Его отношения с компартией были не отношениями охранителя устоев с их ниспровергателями, а отношениями двух будущих конкурентов за право возглавить преобразования. Например, такой отрывок: «Мои беседы с этими людьми (лидерами разнообразных групп Сопротивления — Н. Б.), в большинстве своем молодыми, пылкими, настойчивыми в борьбе и в своих стремлениях, показали мне, до какой степени был дискредитирован в глазах французов режим, существовавший в стране в момент катастрофы. Движение Сопротивления было не только вспышкой нашей до крайности ослабленной обороны. Оно порождало также надежду на обновление. Если только Сопротивление не распылится после победы, можно было надеяться, что оно станет рычагом глубоких преобразований всей системы и широких усилий нации. Встречаясь с руководителями Сопротивления, откликнувшимися на мой призыв, я думал, что, может быть, те из них, кто останется в живых, образуют вокруг меня руководящее ядро для великих свершений во имя общечеловеческих и французских принципов. Но это было бы реально лишь при условии, что, когда минует опасность, они подчинятся той дисциплине ума и чувств, без которой ничего не сделаешь и которая сплотила их на этот раз». Впрочем, пока что предполагаемые конкуренты были в одной упряжке, да и в послевоенный период им иногда приходилось сообща действовать на политической арене.

7 ноября 1942 года англо-американские союзники вновь неприятно удивили де Голля. 120 тысяч американских и английских солдат высадились на берегах французских колоний: Алжира, Марокко и Туниса. Операция готовилась в строгой секретности, и представителей «Свободной Франции» в известность не поставили. Говорят, когда в 6 часов утра 8 ноября де Голль узнал об этом, у него вырвалось: «Надеюсь, что люди Виши сбросят их в море! Во Францию не вступают с помощью кражи со взломом!». Впрочем, это была первая эмоциональная реакция, допустимая только при своих. Вечером того же дня генерал выступает по радио, обращаясь к французам Северной Африки: «Поднимайтесь! Помогайте нашим союзникам! Присоединяйтесь к ним без всяких оговорок! Не думайте ни об именах, ни о формулах! За дело! Наступила великая минута. Наступил час благоразумия и мужества… Французы Северной Африки! С вашей помощью мы снова вступим в дело от одного конца Средиземного моря до другого, и победа будет одержана благодаря Франции». Но убежденных голлистов в Северной Африке было не так уж много, откликнувшихся побросали в тюрьмы, и первые дни 200-тысячная вишистская армия оказала высадившемуся десанту ощутимый отпор. Де Голль давал ценные советы союзникам, понимая, что ссориться сейчас не время. Все это происходит в тот самый момент, когда далеко на севере в великой Сталинградской битве чаша весов склоняется не в пользу Гитлера. Это заставляет пронемецкие политические группировки Франции потерять уверенность и всерьез задуматься о будущем. 11 ноября вишистский адмирал Дарлан заключает соглашение с американским командованием и назначается Верховным комиссаром Северной Африки. 15 ноября Дарлан объявляет об установлении вроде бы новой власти, но от имени все того же маршала Петена . Де Голль, на первый взгляд, оказывается не у дел. Тем временем Гитлер оккупирует всю Францию, и совершенно дезориентированные французские офицеры взрывают в Тулоне собственный флот, действуя по принципу: «Так не доставайся же никому!».

16 ноября деголлевский Национальный комитет публикует в коммюнике, в котором говорится, что «они не принимают никакого участия в переговорах, которые ведутся в Северной Африке с представителями Виши, и не берут на себя никакой ответственности за них. Если эти переговоры приведут к решениям, результатом которых будет закрепление режима Виши в Северной Африке, то эти решения не будут приняты Сражающейся Францией».

 

Черчилль занял в этой ситуации пассивную, выжидательную позицию. Де Голль, пока мягко, пытался перетянуть его на свою сторону: «Подумайте о возможности неисчислимых последствий, — говорил он, — если Франция придет к выводу, что освобождение в том виде, как его понимают союзники, это Дарлан. Вы можете одержать военную победу, но морально вы проиграете, и будет только один победитель — Сталин».

 

Проблема с Дарланом разрешилась трагически. 24 декабря вишистский адмирал был застрелен двадцатилетним французом Фернаном Боннье де ла Шапелем. Молодого человека казнили на следующее утро, и всей подоплеки этой мрачной истории так никто никогда и не узнал.

 

Американцы по-прежнему не хотели де Голля и выдвинули для управления Северной Африкой своего кандидата — генерала Жиро, но это явно была не такая фигура, чтобы переиграть лидера «Сражающейся Франции». Для достижения компромисса предложили комитет, где де Голль и Жиро станут сопредседателями и где широко будут представлены вишистские губернаторы. Де Голль заявил, что этот проект урегулирования соответствует интеллектуальному уровню американских старших сержантов.

Во Франции тем временем создается Национальный совет Сопротивления, который неоднократно обращался с требованиями к правительствам США и Великобритании «передать судьбу освобожденной Северной Африки в руки генерала де Голля». В конце концов, комитет под сопредседательством двух генералов создается, но с более приемлемым составом. Наиболее одиозные фигуры вишистского режима оттуда убраны. Черчилль так переживал за судьбу этого проекта, что тайно прибыл в Алжир на тот случай, как он откровенно объяснил де Голлю, «если бы произошла какая-нибудь встряска, ну, скажем, если бы вы вдруг взяли да проглотили Жиро». Беспокойство сэра Уинстона было совершенно оправданно, но не особенно продуктивно. Очень скоро де Голль имел в комитете твердое большинство, а роль Жиро как-то незаметно сошла на нет.

 

26 августа произошло официальное признание деголлевского Французского комитета национального освобождения великими державами: Англией, Советским Союзом и, что особенно важно, США. Формулировки, однако были разные. Американцы определили комитет как «орган, управляющий теми французскими заморскими территориями, которые признают его власть». Великобритания остановилась на формуле: «орган, способный обеспечить руководство французскими усилиями в войне». Москва, по словам де Голля, «проявила настоящую широту» и в официальном документе назвала комитет представителем «государственных интересов Французской республики» и «руководителем всех французских патриотов». Впрочем, в этом не было ничего нового.

Пока генерал улаживал дела за пределами Франции, внутреннее Сопротивление тоже сражалось и несло тяжелые потери. В июне 1943 года арестовали командующего антифашистской «тайной армией» генерала Делестрена, затем был схвачен и погиб под пытками председатель Национального совета Сопротивления Жан Мулен. Несмотря на этот удар, Сопротивление не было дезорганизовано и в сентябре того же года смогло взять под свой контроль Корсику, что весьма облегчило задачу союзников в Италии, где в числе прочих действовал переброшенный из Ливии французский экспедиционный корпус.

 

Приближался момент высадки союзников в Нормандии. Момент долгожданный и в то же время очень опасный. Еще совсем недавно американский главнокомандующий Эйзенхауэр уверял де Голля, что после освобождения Франции он не признает там никакой иной власти, кроме власти де Голля. Но это был всего лишь частный разговор. А накануне высадки глава Французского комитета национального освобождения узнает, что американцы уже напечатали для Франции специальные оккупационные деньги и подготовили на двухмесячных курсах людей, которые станут префектами французских городов. Де Голлю не удалось добиться поддержки Черчилля в этом вопросе. «Вы, кажется, хотите, — сказал английский премьер — чтобы мы, англичане, заняли позицию, отличную от позиции Соединенных Штатов? Скоро мы освободим Европу, но мы сможем это сделать лишь потому, что рядом с нами сражаются американцы. Запомните же: всякий раз, как нам надо будет выбирать между Европой и морскими просторами, мы всегда выберем морские просторы. Всякий раз, как мне придется выбирать между вами и Рузвельтом, я всегда выберу Рузвельта».

Как вскоре убедился де Голль, проект воззвания Эйзенхауэра к французскому народу даже не упоминал о Временном правительстве во главе с де Голлем. Французам предлагали выполнять все приказы союзного командования. Когда генерал направил главнокомандующему исправленный текст, ему заявили, что воззвание уже отпечатано и ночью будет разбрасываться с самолетов над территорией Франции. Ему также сообщили, что в день высадки союзников на континенте (6 июня 1944 года), состоится специальная радиопередача. Сначала в эфире выступят норвежский король, голландская королева, герцогиня люксембургская, премьер-министр Бельгии, затем генерал Эйзенхауэр прочитает свое воззвание (в прежней редакции) и только после этого слово дадут де Голлю. Де Голль с негодованием заявил, что он должен выступить отдельно и в другое время. Подкреплять своим авторитетом заявление Эйзенхауэра он не станет.

 

Этот поступок де Голля вызвал бешеную вспышку гнева у Черчилля. Под влиянием момента он даже написал генералу письмо, в котором требовал немедленно покинуть Британские острова, но письмо это к адресату не попало. Министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден его благоразумно сжег. В конце концов де Голль добился чего хотел, и ему предоставили отдельное время в эфире. Он призвал французов разить врага всеми средствами и подчиняться только французскому правительству. В тот же день он заявил в Лондоне, что напечатанные союзниками деньги французское правительство не признает.

 

Высадка в Нормандии прошла успешно, во многом благодаря потоку дезинформации, умело направленному в германскую разведку. Союзники закрепились на небольшом плацдарме, концентрируя силы для дальнейшего наступления. Тогда же на французскую землю, впервые после поражения 1940 года, ступил Шарль де Голль и тут же назначил двух своих ближайших сподвижников комиссаром освобожденной территории Нормандии и начальником военного округа. Как вспоминал Черчилль, эту «поездку де Голля во Францию» он «организовал без предварительной консультации с Рузвельтом».

Вскоре после этого генерал направляется в Италию. Во-первых, он посещает Папу Римского, что означает признание правительства де Голля Ватиканом. Во-вторых, и это более важно, он хочет добиться, чтобы французский экспедиционный корпус в Италии принял непосредственное участие в освобождении французской территории. Черчилль желал, чтобы высвободившиеся в Италии войска двинулись через Балканы в Восточную Европу. Де Голль указывал на сложность передвижения войск в горной местности и требовал высадки в Южной Франции в районе Марселя и Тулона. В конце концов, точка зрения де Голля возобладала, ее разделяли и американцы.

 

Потом последовал визит де Голля в Америку и встреча с Рузвельтом, не слишком плодотворная. Все же ему удалось добиться от Вашингтона опубликования декларации: «Соединенные Штаты признают, что Французский комитет национального освобождения имеет право осуществлять административное управление Францией».

 

15 августа американские и деголлевские войска высадились на южном побережье Франции и начали успешное продвижение в глубь страны. 18 августа союзники прорвали германский фронт в Нормандии. В тот же день в Париже началось массовое восстание под руководством групп Сопротивления. В это время на Восточном фронте подходила к успешному завершению операция «Багратион» — сражение, в котором с обеих сторон приняло участие более 6 млн. человек. По ее окончании Красная Армия почти полностью освободила советскую территорию и вышла к границе Советского Союза.

25 августа французская танковая дивизия под командованием генерала Леклерка вступила в Париж. К тому времени капитуляция немецкого гарнизона уже состоялась. С французской стороны ее подписал командующий отрядами Сопротивления, член коммунистической партии полковник Роль-Танги. Де Голь приезжает в Париж в тот же день, в 4 часа пополудни. Собравшиеся для встречи с генералом в Ратуше лидеры Сопротивления предлагают ему выйти на балкон и перед собравшейся на Гревской площади огромной толпой провозгласить Республику. Но он сдержанно отвечает: «Республика никогда не прекращала своего существования. Олицетворением ее были поочередно «Свободная Франция», «Сражающаяся Франция», Французский комитет национального освобождения. Режим Виши всегда был и остается нулем и фикцией. Сам я являюсь председателем кабинета министров Республики. Почему же я должен ее провозглашать?».

 

Осенью 1944 г. вооруженные силы Сопротивления насчитывали около полумиллиона человек. Приблизительно половина французской территории была освобождена без участия англоамериканских формирований. Все это было хорошо, но положение страны на международной арене по-прежнему оставалось очень хрупким. Ее представителей не пригласили на знаменитую встречу Великой Тройки в Тегеране, не собирались приглашать и на предстоящую Ялтинскую конференцию. Франция не принимала участия и в работе Европейской консультативной комиссии, заседавшей в Лондоне. Впрочем, 23 октября 1944 г. и Великобритания, и СССР, и (наконец-то!) Соединенные Штаты официально признали правительство де Голля. Генерал отреагировал подчеркнуто холодно: «Французское правительство удовлетворено тем, что его соблаговолили назвать его собственным именем». Он хотел для Франции большего: сохранения статуса великой державы в послевоенном мире.

30 октября де Голль принял Черчилля в Париже. Переговоры шли туго. Британский премьер-министр был уклончив в вопросе поставок военной техники, не говорил ничего определенного о возможности выделения в Германии французской оккупационной зоны, не желал прояснять свои позиции в отношении Сирии и Ливана. Некоторое время де Голль слушал ни к чему не обязывающую дипломатическую тягомотину, а потом прямо предложил тесный франкоанглийский союз, чтобы совместно играть на противоречиях двух образовавшихся после войны гигантов — Советского Союза и Америки. Но Черчилль однозначно дал понять, что не будет портить отношения с США ради союза с Францией. Тогда де Голль окончательно решил сделать ставку на Сталина.

 

26 ноября самолет де Голля приземлился в Баку, где его встретили со всеми возможными почестями. 2 декабря французская делегация поездом прибыла в Москву, и в тот же день состоялась первая встреча со Сталиным. «В течение приблизительно 15 часов, что длились в общей сложности мои переговоры со Сталиным, — вспоминал де Голль, — я понял суть его политики, грандиозной и скрытной. Коммунист, одетый в маршальский мундир… он пытался сбить меня с толку. Но так сильны были обуревавшие его чувства, что они нередко прорывались наружу, не без какого-то мрачного очарования».

 

Оба лидера желали создать некий противовес влиянию англо-американского тандема, так что диалог с самого начала получился хоть и не простой, но конструктивный. В разгар дипломатических баталий внезапно пришла телеграмма от Черчилля, предлагавшего заключить трехсторонний договор. Де Голль это предложение сразу же решительно отверг, Сталин, подумав, согласился с де Голлем. Переговоры продолжились в тесном кругу.

Наиболее сложным оказался польский вопрос. Суть его заключалась в том, что в ходе войны образовалось два польских правительства: старое в эмиграции и комитет национального освобождения в Люблине. Последний был прокоммунистическим, и Сталин хотел, чтобы его признали в качестве законного правительства, но для Франции, которая до войны числилась в покровителях Польши и традиционно поддерживала тесные отношения с ее прежними лидерами, это было неприемлемо. Вопрос о Польше поставил советско-французский договор под угрозу срыва, но в последний момент удалось найти компромиссное решение. Французская сторона согласилась, не высказываясь пока однозначно по данному вопросу, прислать в Люблин своих дипломатов. После торжественного подписания договора о союзе и взаимной помощи Сталин сказал де Голлю: «Вы хорошо держались. В добрый час! Люблю иметь дело с человеком, который знает, чего хочет, даже если его взгляды не совпадают с моими».

 

На Ялтинской конференции, где де Голля не было, Сталин недурно представлял его интересы. Под нажимом Советского Союза Франции была выделена оккупационная зона в Германии и место в Союзном контрольном совете наравне с СССР, США и Великобританией.

 

Во время подписания Акта о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил фельдмаршал Кейтель, увидев среди победителей представителя Франции генерала Делаттра, удивленно воскликнул: «Как? И французы тоже?». Изумление Кейтеля понять несложно. Прежнее руководство, казалось, безвозвратно погубило Францию. По объективным раскладам страна, чьи регулярная армия и флот фактически принимали участие в боевых действиях на стороне Германии, должна была бы оказаться в послевоенном мире в одной цене с Италией, которая, между прочим, и свой комитет национального освобождения имела, и в антигитлеровской коалиции на завершающем этапе войны отметиться успела. Но сложилось иначе. Италию Второй мировой войны помнят как «страну Оси», а Францию — как верного союзника «демократических держав». Это устроили Черчилль и Сталин, отчасти из желания сделать приятное великолепному Шарлю де Голлю, но главным образом потому, что великолепный Шарль де Голль красиво играл на их желании насолить друг другу и — особенно — заокеанскому союзнику. 

 

Статья была опубликована в мартовском номере журнала "Наука и техника" за 2014 год

 

 

 

.