Эксклюзивное интервью к годовщине аварии на ЧАЭС

Геннадий Цурков приехал в зону отчуждения через 2 года после аварии. С 1988 по 1996 год провел там 8 сезонов научных командировок, которые обычно длились одну–три недели.

– Геннадий, расскажите, пожалуйста, что это были за исследования?

 

– Это была целая научно-исследовательская группа, состоявшая из сотрудников Института зоологии, Института ботаники,  Института гидробиологии, Института физики... Постоянного состава не было, так как перед всеми стояли свои задачи. Ездили переменным составом, в разное время. Исследования начались еще в августе 86-го года. Комплексная научная экспедиция изучала влияние ионизирующего излучения на объекты животного и растительного мира, избирательное накопление различными объектами различных радионуклидов, пути и способы передачи радионуклидов и выноса их за пределы ЧЗО.

 

Но, пожалуй, самое главное было вот в чем. На огромной территории полностью прекратилась хозяйственная деятельность человека. Практически не было сельскохозяйственных посевов и строительства, за исключением объектов самой станции и города Чернобыль. Природа уверенно возвращала свое. Поэтому самыми интересными были вопросы: как это будет происходить  и с чем придется столкнутся в условиях такого пост-апокалипсиса?

– А чем занимались именно Вы?

 

– Я работал старшим лаборантом в Институте зоологии АН УССР. А именно в лаборатории почвенной энтомологии, которой руководил ныне уже покойный, старший научный сотрудник Владимир Николаевич Стовбчатый. Наши задачи заключались в сборе материала и проведении оценочной дозиметрии на месте. Все остальные исследования проводились уже в Киеве.

Мы мониторили изменение видового состава почвенной энтомофауны 30-километровой зоны и количественное накопление радионуклидов разными видами почвенных насекомых. Поскольку группа была большая, довелось поработать и со специалистами других направлений. Вообще, у нас не было принято отказывать коллегам, если требовалась помощь в полевых исследованиях. Отлавливали личинок кровососущих комаров, изучая воздействие радиации на них на хромосомном уровне. Грызунов – для выявления взаимосвязи между замещением кальция радиоактивным стронцием и морфологические изменения костей черепа. Исследовали накопление радионуклидов дикими животными и пути выноса загрязнения за пределы 30-километровой зоны. А еще динамику изменения видового состава в связи с тем, что перестали возделываться сельхозугодья.

Как я уже говорил, последнее было самым интересным. История еще не знает такого огромного, научного полигона, где разом была почти полностью прекращена хозяйственная деятельность человека и природа стала интенсивно отвоевывать свое, буквально на глазах стирая остатки цивилизации.

– Менялись ли научные задачи за эти годы, когда вы участвовали в экспедициях?

 

– За годы исследований задачи несколько отличались. Акцент с влияния радиоактивного излучения на животный мир был смещен в сторону мониторинга изменений видового состава.

– Каким оборудованием Вы располагали?

 

– Кстати, по тем временам весьма неплохим. Помимо полевых и стационарных приборов для измерения уровня гамма и бета излучения, в лаборатории была установка спектрального анализа, позволяющая по разнице пиков радиоактивных частиц определить, почему данный образец радиоактивен? Что именно он накопил? Цезий? Стронций? Где именно? Костные ткани, мышцы, внутренние органы?

– А средства индивидуальной защиты?

 

 

– Выбор СИЗ, тогда был небогат. Респиратор "Лепесток" со специальной пропиткой, задерживающей на поверхности частицы радиоактивной пыли, комбинезоны, резиновые сапоги. Собственно, все. Ничем иным, нас тогда совковая промышленность побаловать не могла. А с учетом того, что работать приходилось летом, при жаре и высокой влажности местных болот... Сами понимаете: в костюме ОЗК не походишь.

– Какими были бытовые условия?

 

– Все было организовано просто замечательно. Отдельная, трехкомнатная квартира в Чернобыле, на улице Богдана Хмельницкого. При заселении выдавалась спецодежда (два комплекта), белье, вода в бутылках ящиками. Талоны на бесплатное питание в местных столовых "Кормушка" (переделанная из бывшего СТО, название народное, она же "Кормоцех"), "Сказка" в помещении бывшего детского сада и кафе "Энергетик". Кстати, питание было весьма неплохим и разнообразным. Советский гражданин тогда не видел ежедневно на своем столе цитрусовые. А вот в Чернобыле они были. И морская капуста. Очень много морской капусты.

– Когда Вы приехали в зону ЧАЭС в 1988-м году, прошло совсем мало времени с момента аварии. Вспомните свои первые впечатления.

 

– Перед поездкой я перечитал братьев Стругацких "Пикник на обочине". Реалии затмили произведение – это был другой мир. Забытые детские игрушки в песочницах и уныло поскрипывающие качели на детских площадках. Собственно, из звуков почему-то был только этот скрип. И собственные шаги. Гулкие шаги по асфальту пустых улиц мертвого города.

В заброшенных домах и среди оставленной утвари особенно странно было чувствовать себя в комбинезоне, резиновых сапогах, респираторе, перчатках и с радиометром наперевес... Радиометр СРП-68 – внушительных размеров полевой прибор радиационной разведки. Очень точный, кстати. Вообще сложно разделить интересное и удручающее. В зоне оно рядом. Поразительно одно – с какой скоростью природа проглотила следы человека. Некоторые из домов исчезли просто на глазах.

 

– К чему привели исследования? Были ли какие-то открытия?

 

– Говорить об открытиях на тот момент было еще рано. Что касается непосредственно насекомых и влиянии на них ионизирующего излучения, то, во-первых, они очень устойчивы к радиации. Насекомые – именно те, кто окажется в числе выживших после ядерной катастрофы. Во-вторых, срок их жизни ничтожно мал для того, чтобы они смогли как-то ощутить на себе воздействие даже достаточно высоких уровней. И тут нужно отметить еще один момент. Уровень радиации в 30-километровой зоне ЧАЭС стал неуклонно снижаться. Самым первым распался радиоактивный йод, затем постепенно стала снижаться активность цезия и стронция. На мой скромный взгляд, для того, чтобы оценить последствия воздействия малых доз радиации, прошло еще слишком мало времени.

– Если не открытия, то, может, просто какие-то интересные наблюдения?

 

 

Да, неожиданно, мы обнаружили. что есть ряд видов, активно накапливающих радионуклииды. Среди насекомых это были питающиеся падалью мертвоеды и жуки могильщики, навозники и рыжие лесные муравьи. Причем, муравьи по совершенно непонятной причине, очень активно стаскивали в свои муравейники радиоактивные изотопы из лесной подстилки. Настолько активно стаскивали, что по муравьиным кучам можно было оценить уровень загрязненности данного лесного массива. Прямо, маленькие ядерные реакторы.

 

Высокой активностью отличалась вся донная рыба – ил. В речном иле тогда осели радиоактивные изотопы, хотя этому и пытались помешать, возводя на берегу Припяти искусственные обвалования, которые должны были уменьшить попадания радионуклидов в реку с загрязненных берегов дождевой водой.

А вот из грибов наибольшей активностью отличался польский. По сушеным польским грибам из Рыжего леса, было довольно удобно проверять приборы. Кстати, в 1988-м часто встречался мед, с повышенным содержанием радионуклидов – цветочная пыльца. Сейчас такого уже не встретишь. А раньше коллеги и друзья частенько приносили нам мед с просьбой проверить.

 

– Со стороны все это звучит фантастически, если честно.

 

– Ощущения присутствия внутри фантастики было действительно у всех. Впрочем, его еще подогревала местная газета "Вестник Чернобыля", регулярно публикующая страшилки про мутантов и инопланетян. Увы, похвастать не могу, не видели. Зато была такая забавная история...

В 1989-м году мы отправились ночью к селу Корогод ловить бабочек на свет. Для этого натянули на опушке леса простынь и установили "Петромакс" – очень яркую немецкую бензиновую лампу с нужным спектром свечения. Ждем, пока мотыльки на свет полетят. Стоим, молчим. Лес, ночь. На нас комбинезоны, респираторы и накомарники: комары там – не комары, а крокодилы форменные. Где-то через полчаса – шевеление в кустах. Поворачиваемся – милиционеры из кустов выходят (у них в Корогоде был пост): "Ребята, разве можно так пугать? Нас чуть Кондратий не хватил!" Выяснилось, что со стороны на опушке ночного леса посреди зоны мы выглядели дико. На поляне светится ослепительно яркий шар, вокруг чего недвижимо стоят трое со светящимися нимбами – это накомарники так свет отразили. И молчат. Милиционеры в кустах полчаса тряслись, думали, инопланетяне прилетели.

– И все-таки к чему привели все эти научные исследования?

 

– В результате всех этих комплексных работ была составлена подробная, радиационная карта зоны отчуждения, где весьма точно отображено распределение конкретных радионуклидов. Выявлены пути выноса радионуклидов за пределы зоны. И самое главное – составлены достаточно точные прогнозы, как будут развиваться дальнейшие события тут через 5, 10, 20 лет... Причем, не только с точки зрения, как будет меняться радиационный фон и как это можно ускорить, но и с точки зрения изменений, которые будут происходить в природе. Пожалуй, это самое интересное. Была создана даже математическая модель, с высокой степенью вероятности описывающая дальнейшие изменения. Прогнозы эти фактически сбылись. Единственное, что-то произошло быстрее, чем предполагалось, что-то медленнее... Все-таки ученые – не волшебники.

 

 

–Вы возвращались в Чернобыльскую зону и после окончания исследований. Что изменилось за эти годы?

 

– Поначалу Чернобыль очень напоминал знакомую нам по голливудским фильмам  американскую военную базу. Все куда-то снуют деловито, вертолеты кружат, машины ездят... А теперь там тишина. Персонала мало уже.

Сейчас существенно упали уровни радиации. Разумеется, жить там постоянно и возделывать поля нельзя будет еще очень долго, однако на этих выходных, путешествуя по знакомым мне местам с дозиметром, был очень удивлен. Если раньше в Рыжем лесу или Новошепелическом лесничестве легко фиксировались уровни в 50–100 мР/час, и это не заходя далеко – с краю, то сейчас излучение упало – раз в 50, минимум. Это очень много. Кстати, возле  разрушенного реактора 4-го блока ЧАЭС, после установки нового конфайнмента НБК, уровень сразу упал раза в 3–4.

 

А если из эмоциональных впечатлений... Зона очень изменилась даже за последние 9 лет. Поля заросли высокими деревьями, природа неумолимо отбирает свое. Город Припять разрушается, на крышах многоэтажек растут деревья, разрывающие своими корнями бетон. Конечно, хотелось бы, чтобы этот город-памятник все-таки удалось сохранить.